Биография
Родился в 1935 году в Ленинграде, в 1958 году окончил географический факультет Ленинградского университета. С 1958 по 1970 год работал на Ленинградском телевидении Занимается графикой с 1975 года. Принимал участие в легендарной выставке «неофициальных» художников в ДК «Невский» (1975 год).
Член Товарищества экспериментального искусства (ТЭИИ) с 1981 года и участник всех выставок ТЭИИ. Живет и работает в Петербурге.
«Валентин Герасименко – один из наиболее интересно работающих сегодня графиков… умеет видеть и показать незримое общее, живую основу всего, что входит в понятие бытия»
Татьяна Шехтер
Выставки
Участие в выставках:
1975 ДК «Невский», Ленинград
1980-87 Дворец молодежи, Ленинград
1983-85 ДК им. Кирова, Ленинград
1986 Современное искусство Ленинграда, Государственный университет, Москва
1987-98 Центральный выставочный зал «Манеж», Санкт-Петербург
1989 College of Marine Art gallery, Калифорния
1989 Mesa Art College, San Diego, Калифорния
1990 University of Oregon, Eugene, Орегон
1991-94 «Keepers of the Flame», Fisher gallery, Университет Южной Калифорнии, Лос-Анджелес
1991 Галерея Aisenberg, Лос-Анджелес, Калифорния
1992 Галерея «International Images», Пенсильвания
1990 «Non-Conformist Art», Дания США 1988 Leningrad Show, галерея «Route One», Point Reyes, Калифорния
1993 Санкт-Петербург в Москве, Галерея «Крымский вал»
1993-95 «Самоидентификация «, Киль, Берлин, Осло, Санкт-Петербург
1995 «Zeitgenossen», BAT Kunstfoyer, Гамбург Франция 1989 Галерея «Art2i»,
Персональные выставки:
1991 Галерея «Kleine Typografie», Гамбург
1992 Галерея «Exhibit», Берлин 1992 Галерея «Werdermann art», Гамбург
1994 Folkischer Bank, Берлин 1996 Музей Анны Ахматовой, «Фонтанный дом», Санкт-Петербург
1996 Дом ученых, Санкт- Петербург
1997 Галерея «Werdermann art», Гамбург
1998 Галерея «Werdermann art», Гамбург 1
1999 Центр современного искусства, Санкт-Петербургский университет
Музейные собрания
Государственный Русский музей
Музей истории Санкт-Петербурга
Центр современного искусства
Санкт-Петербургский университет «Дягилевский центр»
Вильнюсский Государственный университет, Литва
Zimmerly Museum, Нью-Джерси США
Музей нонконформистского искусства
Музей современного искусства, собрание Глезера, Франция
Прямая речь
Из интервью для сборника «ТЭИИ. От Ленинграда к Санкт-Петербургу», 2007 год.
Мы в мастерской у Валентина Герасименко. Сегодня 9 января 2007 года. Хочу задать тебе несколько вопросов о Товариществе экспериментального изобразитель ного искусства. Как ты помнишь, все началось с большой квартирной выставки «на Бронницкой». Помнишь ли ты, кто тебя пригласил участвовать в этой выставке?
Это так давно было, что вспомнить подробно стисложно, и я выскажу только соображения, которые у меня возникают по этому поводу. Мне кажется, что участие в выставке «на Бронницкой» я получил через Сашу Гуревича. Дело в том, что мы вместе работали в Тосно в то время. И в какой то момент, накануне открытия выставки «на Бронницкой», Саша связался с Арменом Аветисяном и таким образом — я точно не могу сказать, о чем были их беседы, — попал в некий список. И через этот список нас с Сашей привлекли для участия в выставке.Хорошо помню подготовку к выставке, собрания на квартире у Кирилла Миллера на улице Маяковского. Было обсуждение письма, которое стало официальной заявкой на учреждение ТЭИИ. Это письмо нами было подписано, после чего мы привезли свои работы.Я помню непосредственных устроителей выставки: Сергея Ковальского, Сережу Григорьева и Кирилла Миллера. Работы мы сдавали Кириллу Миллеру на квартире и накануне выставки помогали с Сашкой Гуревичем выносить их и спускать вниз. Вот это я хорошо помню.
В то время вы работали в Тосно…
Тосно у нас была великолепная компания. Мы работали в художествен но оформительских мастерских, какие были во всех районах Ленинградской об ласти — их задачей в основном было оформление государственных праздников. Это позволяло заработать какие то деньги, которые, в силу существовавшего ограничения в количестве зарплаты, можно было распределять на несколько месяцев. Остальное время было свободным, у нас была мастерская и отличная компания: из наших предшественников там был Игорь Синявин, потом в мастерскую пришел я, Сашка Гуревич, Игорь Ясеницкий и Володя Духовлинов. Все оказались людьми творческими, и компания была очень хорошая, сбитая.
Как ты думаешь сейчас, спустя много лет, насколько нам, «неофициальным» в то время художникам, необходимо было объединяться в ТЭИИ?
Безусловно, это было нужно. Какое то изменение было необходимо, потому что к тому времени, когда возникло ТЭИИ, маленькие группы художников работали, не имея никакой перспективы для выставочной деятельности, для творческого общения. Поэтому инициатива создания такого коллектива, объединения – именно объединения художников, которые работали вне сферы официального искусства, – была очень важной.
В результате выставок в ДК Газа и «Невский» образовалось Товарищество экспериментальных выставок – ТЭВ. Является ли, по твоему, ТЭИИ продолжением ТЭВ?
Сложно сказать. Дело в том, что ТЭВ очень быстро развалилось на отдельные независимые друг от друга группки, которые между собой даже вступили в не которое соревнование. У ТЭВ, наверное, были несколько другие задачи. Дело в том, что ТЭВ из себя представлял объединение профессиональных художников, которые прошли школу, дающую некую советскую закалку.Мне сложно сформулиро вать, но во всяком случаеТЭИИ было более демократичной организацией, толерантной по отношению к художникам. Ведь многие из оставшихся (в то время все как раз поразъехались) участников ТЭВ не поддержали организацию ТЭИИ, долгое время в товарищество не входили, хотя охотно участвовали в выставках, противопоставляя себя ТЭИИ. В этом отношении у меня есть претензии к художникам ТЭВ, и я не считаю, что между эти ми организациями существует прямая преемственность. ТЭВ явился некой ориентировочной моделью для создания ТЭИИ: была группа художников, которым удалось сделать две выставки, очень солидных, которые прозвучали, но не более того.
А как ты считаешь, существовала ли явственно очерченная ориентация ТЭИИ на работу внутри страны? Ведь ТЭВ ориентировалось скорее на другое.
Так произошло в силу обстоятельств. Такое время: художников очень быстро прихватили и вписали в диссиденты. Поэтому я думаю, что у ТЭВ изначально не было ориентировки на запад — это получилось само собой. Нельзя сказать, что художники ТЭВ ставили перед собой задачу уехать. Так вышло.
Вот ты сказал, что был факт начала ТЭИИ: люди, принимавшие участие в выставке «на Бронницкой», подписали письмо, которое параллельно пошло властям в Москву. Они стали первыми членами ТЭИИ. А сколько лет просуществовало ТЭИИ и каким событием можно отметить окончание его работы?
У каждого может быть свое представление об этом. Я считаю, что окончанием работы ТЭИИ было формальное создание фонда «Свободная культура» и получение здания, после чего начался некий развал, даже не развал – просто в силу про исходящих в стране измене ний отпала необходимость собираться кучей. Ведь все творческие союзы лопнули как мыльные пузыри – это сейчас, когда время возвра щается назад, они поднимают головы.
Но что считать получением дома: въезд – ведь и ты был одним из первых художников, кото рые въехали в этот дом, – или это случилось спустя семь лет, когда мы получили его по официальному документу?
Когда получили здание в руки фонда официально. Потому что до этого все ютились по каким-то подвалам, чердакам… Потом возникла уже организация, группа людей, и художники действительно получили этот дом. Получили статус для того, чтобы обладать творческими мастерскими, работать, устраивать выставки.
Какие выставки ТЭИИ тебе запомнились больше всего и почему?
Больше всего запомнилась выставка — год точ но не помню, возможно, вспомним сейчас, – от участия в которой мы отказались.
1986 год это был.
Да, возможно. Когда давление власти и наше противостояние дошли до предела, были кошмарные усилия со стороны властей, КГБ – сломать, и у них запросто могло это получиться. Но ничего не вышло. Отказ от участия – серьезный поступок со стороны художников.
А параллельно всей серьезности не вспоминаются ли тебе интересные, смешные случаи?
Конечно, вспоминаются. Создание экспозиций я вспоминаю очень часто, наш совет экспозиционный: собиралась выставочная комиссия, формировали экспозицию. А ведь каждый художник хочет занять место получше, поэтому их старались изолировать от работы экспозиторов. И вот однажды после развески, часа в три ночи возвращаясь домой, я встречаю Боба Кошелохова, который, полагая, что в зале уже никого нет, собирался перевесить свои картинки на более выгодное место. Еле удалось его отговорить.
По моему, мы были даже вместе с тобой, потому что я тоже это помню… А как ты считаешь, имела ли значение в культурной жизни Ленинграда деятельность нашего ТЭИИ?
Конечно, имела. Сейчас многие говорят об этом, и в кино показывают очереди на выставки. Это было как бы публичное чтение самиздата. Ведь были книги, которые человек читал на ночь на кухне, в одиночестве, а здесь это происходило публично. Я не говорю об антисоветских произведениях, попадались ведь и воспоминания жены Мандельштама, и Набоков, ничего антисоветского в этом не было, но – запрещено. Недоступно. И вот все запрещенное висит на стенах. Резонанс был велик.
То есть ты хочешь сказать, что это было как бы приучение к свободе мышления?
Совершенно точно. Сейчас уже все повзросле ли, но девчонки и мальчишки того времени, которые учились в Академии, в Мухинском, напрямую говорят: мы у вас учились. Сейчас этого никто не скрывает.
Ты, как член Совета ТЭИИ, вероятно, помнишь: мы обросли всякими уставными бумагами, положениями, целями, которых должно было добиться ТЭИИ. Как ты считаешь, ТЭИИ добилось своих целей?
В значительной степени. Хотя тогда, в какой то момент, неизбежно появился момент бюрократизма в работе совета: нужно было с помощью каких то бумажек, решений, постановлений продолжать выживать. И все таки сейчас понятно, что иначе невозможно было.Мы добились права делать выставки – это, наверное, самое важное. Как и что делать – это личное дело каждого, но право показать – это уже одно из твоих завоеваний. Итог.
Является ли новая, уже третья формация – Товарищество «Свободная культура» продолжением ТЭИИ?
Мне кажется, в силу того, что изменилось время, это другое. Все-таки ТЭВ и ТЭИИ были объединениями людей в определенных условиях. Условия настолько изменились, диаметрально изменились, что «Свободная культура» — это нормальное профессиональное объединение, которое имеет право существовать наряду с такими же объединениями.
Но можно ли назвать ТСК организацией, включающей в себя нонконформистов?
Формально, да, конечно. Однако мне кажется, что «нонконформизм» — термин уже прошедшего. Но, глядя на то, что происходит сейчас в стране, мне кажется, не стоит забывать этот термин.
Интервью взял Сергей Ковальский
Из интервью для сборника «Параллелошар», 2010 год.
Валентин, ты являешься представителем более старшего поколения современных художников, расскажи, пожалуйста, как началась твоя творческая жизнь?
Началась стандартно: с детства, с какого-то обучения незаконченного. Но решающую роль оказала встреча с художниками круга Арефьева. Я обязан своим формированием Рихарду Васми. Как художник, обладающий определенным мировоззрением, он сыграл в моей жизни решающую роль . Я думаю, что я бы оставался художником, но самостоятельного миропонимания не было бы. Мы с Рихардом плотно сошлись, когда я оканчивал уже университет, году в 1957-м. Это был круг художников уже достаточно зрелых. Они были первыми, кто для меня открыл бессмысленность того, что называлось соцреализмом, так скажем, бессмысленность того русла, в котором я мог бы развиваться, не встреть я их. Это был такой переворот, осмысление и западного, и русского нетрадиционного, другого искусства, другой живописи, чем та, которая была всем привычной. Оканчивает человек Академию, и в него вкладывается определенная матрица, по которой он работает. Ни туда ни сюда — как научили, так и работает. А здесь мои границы значительно расширились. Через них знакомился с разными художниками, в какой-то степени не признанными тогда, стоявшими в стороне от общего такого болота. Эта встреча для меня была решающей в формировании моего мировоззрения как художника.
Ты тогда где работал, была ли мастерская?
Нет, дома в основном. Все тогда дома писали маленькие размерчики, и Рихард, даже работая уже на «Пушкинской», так и не вышел на размер больше метра. Мастерской не было и очень долго, до тех пор, пока я, проработав почти 15 или 20 лет на телевидении художником, не ушел оттуда и не стал работать в городе Тосно. Там были художественно-оформительские мастерские, которые занимались оформлением праздников, ДК, всякой такой лабудой. Для меня это было удобно, так как не отнимало много времени, причем я имел свободное расписание, и в то же время мог месяцами не появляться. Эта работа позволяла безбедно существовать, к тому же очень повезло с тем, что постепенно там сложилась очень приличная компания художников, среди которых были Саша Гуревич, успешно и сейчас работающий, Володя Духовлинов и я. Вот мы втроем очутились в этом помещении. Правда, там был один недостаток: мы были изолированы от того, что происходило в Петербурге, и не были вовлечены в тот процесс. Тем не менее мы с Сашей Гуревичем стали участниками первой выставки в ДК «Невский», которая делалась представителями того, что теперь называется газаневской культурой. Какое-то время я не занимался живописью, где-то году в 1977-м меня свела судьба с литовскими графиками. От них я заразился этой болезнью, которой болен до сих пор, — станковой графикой. Нужно сказать, что в то время во всей Прибалтике, в Литве и Эстонии, было позволено немного больше. Поэтому там работала плеяда очень талантливых графиков-станковистов. Я как-то с ними сошелся и получил тогда самые элементарные сведения об этом деле.
А к ТЭИИ как примкнул?
Сначала был членом ТЭВ — Товарищества экспериментальных выставок; это то маленькое художническое объединение, которое возникло после проведения выставок в ДК им. Газа и в ДК «Невский». Но потом оно распалось, потому что то было время, когда художников высылали за границу или изолировали друг от друга и даже покушались на их жизнь, что иногда кончалось и трагическим исходом; загадочные и странные истории тогда происходили с художниками. После этого мы благополучно сидели в Тосно, никто нас тогда не трогал. А после началось движение в Петербурге, еще не по организации Товарищества, а по созданию первой выставки на Бронницкой. Это была выставка, которая явилась толчком для объединения разных художников, в результате чего и появилось в дальнейшем ТЭИИ. Таким образом установились эти связи.
А на «Пушкинской» как оказался?
Довольно любопытным образом. В силу целого ряда обстоятельств я оказался в положении бомжа. Был такой художник Ян Крыжицкий, надеюсь, и сейчас жив. Он приезжий, если не ошибаюсь, из Перми. Их тогда был целый круг земляков: Шевчук, Крижицкий и другие. Приехал он в Петербург, жить негде, каким-то образом, уже не помню точно как, он устроился в один из первых тогда расселявшихся домов на углу набережной реки Фонтанки и улицы Ломоносова. Однажды в 1988-м году иду я по Невскому проспекту после ночевки чуть ли не на вокзале, встречаю подругу Яна, она тогда была оценщицей в «Лавке художника» на Невском. Она мне и говорит: «Слушай, тебе нужна мастерская?» — «Конечно», — говорю. «Вот тебе адрес — Пушкинская, 10», там учреждение «Охрана», дом расселяют под капитальный ремонт, и они согласны там временно давать художникам пристанище». Из этого дома почти все выехали, но несколько семей еще жили. Огромная площадь — занимай, сколько хочешь. Я пришел туда, и там очень милые люди, которые мне: «Пожалуйста, забирай». По той же лестнице, где и сейчас мастерская, только ниже этажом, они мне нашли трехкомнатную великолепную квартиру. Одну ночь я с удовольствием переспал на полу, на следующий день отправился на Марата, в комиссионный мебельный магазин. Вот так я и получил мастерскую и жилплощадь.
У нас с Сашей Гуревичем был станок, до этого он стоял у Коли Цветкова в подвале на Миллионной улице. Мы перевезли этот станок на «Пушкинскую», и началась лафа. Следующий, кто туда въехал, был, по-моему… ниже этажом от меня по этой же лестнице жил. У Яна возникли какие-то неприятности в том доме на Фонтанке, там стены уже начали рушиться, и он, кажется, третьим, переехал сюда. У нас работали лифты, телефоны, электричество, все, что нужно было (смеется). Потом у Лены не было мастерской, она тоже въехала (в пятикомнатную квартиру). Постепенно по городу пошел слух, и стали заселяться художники, музыканты, театры. Боря Понизовский въехал, по нашей лестнице жил. По тем лестницам — Гуров, один из первых был, кто там заселился; напротив слева — «ДДТ», Борис Гребенщиков и другие. Помимо художников в дом заселялись различные кооперативы, медицинский кооператив появился, телевизионщики. В общем, кто-то навострил уши, понял, что дом можно захватить в свои руки. Слава Богу, что депутатом горсовета в то время был Юлий Рыбаков, наш товарищ, художник, член ТЭИИ, очень энергичный и правильный человек, правозащитник. Уж не знаю, каким трудом, но, наверно, не просто, тем не менее, ему удалось получить разрешение у Собчака забрать художникам этот дом. Благодаря его возможностям и при содействии других людей «Пушкинская-10» превратилась в то, что есть сейчас. Стали более менее спокойно жить. Был разработан проект реставрации всего здания, как я знаю, но он оказался слишком дорогим, поэтому, как я понимаю, было заключено соглашение с определенной строительной организацией, в соответствии с которым дом ремонтировался, но большая часть переходила этой строительной организации, а меньшая оставалась у художников. Это был тяжелый период для «Пушкинской».
А ты участвовал в создании арт-центра?
Нет. Не участвовали. Нам дали какую-то из квартир, куда мы свалили наши вещи, потому что шел ремонт; мы просто сидели и ждали, когда он закончится и нам что-нибудь отвалится.
Где тебе комфортнее работается: на старой «Пушкинской» или уже в новой, после ремонта?
В новом месте у меня, к сожалению, слишком маленькое помещение, всего 18 метров, где стоит громадный печатный станок, запас бумаги. Для меня это проблема, мне трудно там работать. Но грех жаловаться, могло и этого всего не быть.
Как ты вспоминаешь начальный период жизни на «Пушкинской»?
Хорошо. Это было интересно. Во дворах устраивали перформансы, много людей. Но это то, что называется перестройкой: свободы появились, что-то можно делать. У многих иностранцев в связи с тем, что упал занавес, возник необыкновенный интерес, в том числе и к художникам.
Ты в это время где-то подрабатывал или только творчество тебя кормило?
Нет, но я, собственно, других работ и не знаю. Так или иначе я зарабатывал творчеством. У меня не было опыта работы инженером или кочегаром, как у многих.
В Твоем творчестве отражались процессы, происходящие тогда в обществе?
Нет, в содержательном плане не отражались, конечно. Нет. Может быть, поскольку появилась мастерская, появилась возможность более интенсивно работать.
Над чем ты тогда экспериментировал?
Станковая графика — это постоянный эксперимент. Это наркомания, в которую влипаешь, все больше, больше, с ней постоянно ходишь в голове: это можно сделать так, это иначе.
Были еще какие-либо личности, повлиявшие на тебя, кроме Рихарда, в самом начале твоего пути?
Рихард, да. Затем вильнюсские художники — графики, потому что я полностью переменил род деятельности: от живописи перешел к графике. Все. Наверно, потом уже поздно было как-то влиять. Конечно, это все интересно было: посещать Музей современного искусства в Нью-йорке, такой шок испытываешь, когда, зная только репродукцию, потом видишь это в оригинале. Но это уже не влияние, это включение в культуру.
Помнишь какие-либо интересные случаи, происходившие на «Пушкинской»?
Много интересного происходило: горячей воды не было, газа не было, его сразу отключили, когда дом расселили; печки были, некоторые камины топили. Какие-то фильмы снимали. Масса было всего. С Олегом Григорьевым многое происходило. Во дворе интересные перформансы ставили. Адасинский со своим театром «Дерево» начинал; с обнаженными, в белой краске людьми во втором дворе что-то устраивали с подъемами различными. Понизовский тоже что-то делал.
Ты можешь оценить культурную значимость арт-центра?
Я бываю в мастерской и вижу, что там много народу. Интерес вызывает, значит, что-то это значит для определенной части и молодых людей, действительно что-то значит. Можно говорить при общении, как я отношусь к хорошему, плохому, к каким-то течениям. Но это другой вопрос. Факт, что туда люди ходят и довольно много, значит, что-то в этом есть, значит, это культурный центр.
В контексте современного искусства как ты оцениваешь значение «Пушкинской-10»?
Очень сложно говорить о современном искусстве, оно сейчас настолько несобранно, настолько вступило в полосу торговых отношений… Москва, которая, как пузырь, раздулась, не понятно из чего. Так и здесь. Нам, современникам, очень тяжело об этом говорить и это оценивать, потому что нет адекватной реакции на то, что происходит. Вот в чем дело.
В какие-то сообщества ты входишь?
Ни в какие. Зачем? Мне как-то даже странно, что некоторые активные участники Товарищества вдруг ринулись в Союз художников. Какой смысл? Я расцениваю это как некий конформизм, как некое предательство. Начинали с сотрясания этого Союза, а как только изменилась ситуация, появилась возможность войти в него, и побежали. Я не одобряю, хотя это дело каждого.
Ты хорошо знаком с различными сообществами. Видишь разницу между ними?
Деятельность, по-моему, у всех сообществ, в том числе и у Пушкинской, вялотекущая. Все как-то смешалось, есть масса друзей, которые и в Союзе состоят, нормальные художники по нынешним временам. Время другое. Раньше было активнее, что касается Товарищества – особенно. Но это был период борьбы, сейчас бороться не за что, каждый борется за свой кусок хлеба.
После перестройки появился огромный интерес к русскому искусству, а сейчас, как ты считаешь, он существует?
Конечно, у молодых людей; он такой спонтанный, это не только интерес к искусству, это к миру в общем-то. В некоторых остается, в некоторых пропадает, кто-то чем-то начинает заниматься, кто-то забывает о том, что когда-то это было интересно.
Что касается твоего творчества, над чем сейчас работаешь?
Сложный вопрос. Тяжело работаю. Это сложный вопрос для художника вообще. Я стараюсь держать себя в форме, участвую в выставках. Работа, она идет постоянно, графика — это наркомания, она тебя не оставляет, независимо, делаешь ты руками или прокручиваешь в голове. Она не останавливается.
У тебя в данный период пауза в творчестве?
Паузы у художника быть не может. Пауза как часть осмысления. Работа состоит из паузы и деятельности. Вдох – выдох.
Сейчас начало года, готовишься к какой-либо выставке?
Да нет. Пригласят, выставимся.
Как ты относишься к молодому поколению, видишь какое-то движение в перспективе?
Я, может быть, очень мало знаю, но, с другой стороны, — беспокоит, что не появляется новых имен. Где они, я не знаю. Сложилась какая-то обойма, мы ей апеллируем, в основном одни и те же люди. А где эти молодые ребята, кто-то отучился, кто-то что-то еще.
Никогда не преподавал?
Нет, абсолютно.
Учеников нет?
Вызывало определенный интерес у кого-то то, что я делаю, как я понимаю, по отзывам. Существуют у меня какие-то тенденции, которые другие подхватывают.
Актуально ли сейчас то, что ты делаешь?
Не знаю. Ко мне уже привыкли, ничего нового не открываю. Наверно, кому-то интересно.
Что значит для Тебя «Пушкинская-10»?
Что значит? Люди, с которыми проработал столько лет вместе. Это все. Это часть жизни.
Ты никогда не думал эмигрировать?
Нет. Не возникало желания. Возможность была, подкидывали вызов в Израиль. Я здесь родился. Живу в Петербурге и себе не представляю другого. Хотя поездить удалось много — в Германию, в Америку — друзей достаточно.
Бытовые проблемы не омрачали?
Я думаю, там не меньше, а может, и больше.
На Западе больше поддерживают художников, нежели у нас. Как ты к этому относишься?
Там далеко не всех поддерживают. А здесь, мне кажется, было бы важно снять с «Пушкинской» бремя коммунальных услуг. По-моему, если бы власти на это пошли, «Пушкинская» могла бы спокойно это принять как привилегию. Не более того. Потому что действительно душит. На «Пушкинской» мало богатых ребят, и эти взносы, которые мы платим, они все время растут.
А за участие в выставках приходится платить в Европе, в Америке?
Нет. Мы соглашаемся только на участие в тех выставках, где к нам есть интерес и люди приглашают, оплачивая проезд и проживание. Мы также отказываемся от проплаченных статей, иначе и не заметишь, как перестанешь понимать: ты себе имя создаешь или тобой кто-то интересуется.
В технике думаешь что-то менять?
Тут есть некоторые проблемы личного порядка, иногда выработанные приемы становятся рутиной. Нужно приложить какие-то усилия для того, чтобы сломать, найти какой-то новый ход. А чем дальше, тем сложнее. Вот задача — сделать немножко не так, как делал раньше.
Есть интерес к каким-то определенным предметам?
Камни. У меня коллекция петербургских мостовых. То, что закрывают асфальтом, подбираю и храню. Карты, старые вещи, книги.
Интервью взял Сергей Ковальский