Хроники

Свои рисунки Иван Тузов мыслит, как часть разворачивающегося на наших глазах взрыва – так можно воспринимать развеску его работ, где листы разметало в беспорядке неведомой силой по стенам галереи. В их пространственном расположении есть ключ, подсказка и к самим работам: в них всё распылено, находится в диффузном состоянии в системе зыбких меняющихся координат.
Рисунки на листах бумаги из стандартной гознаковской папки А 4 сделаны гелевыми ручками — черная (иногда цветная) линия неумолимо движется в белом пространстве, то прерываясь, то разбегаясь в разные стороны, крутится, возвращаясь обратно, теснится другими, ложится плотным штрихом, превращается в слово, или в чей-то профиль, запутавшийся в ней как в паутине. Беспокойная, убегающая, прерывистая, тающая в пространстве, взрывающая его изнутри – она вся по плоти естество художника, автографическая запись его состояний, в ней есть мятежная зашкаливающая амплитуда чувств, мрачность мыслей и светлые прорывы.
Этой зимой, испытывая потребность в присутствии на людях, художник каждый день к вечеру шел в бар «Хроники», где, сидя за барной стойкой рисовал. За чашкой чая (sic!), беседуя с посетителями, на виду, но в тоже время, погруженный в себя, он запускал процесс рисования, не ставя перед собой конкретной цели – нарисовать что-то. Так день за днем, он создал хронику своих состояний, испытывая настоящий голод рисунка, неизбежность блуждания, выходя с бесстрашием к самым темным и непреодолимым пределам внутреннего опыта, касаясь дна, выворачивая себя яростным разворотом линий, погружаясь в бездну омута черных мыслей, но! – тем самым выпуская себя в двойнике теснящихся линий, выпрастывая хрупкие ломающиеся формы в беспощадное белое пространство холодной разреженной повседневности. Сгущение до неразличимости свернутых пятен и складок беспредметной формы, порожденных смутной безотчетной тревогой и победительным стремлением к ее преодолению.
Художник балансирует между беспредметностью и конкретикой: изобретательно найденные отношения линий и пятен тяготеют к спонтанно возникающим, брезжащим образам – то облако, то пейзаж, то человек, или цветок. Мир космогоний и стихий, помнящих о своем первородстве – том хаосе, из которого появился язык. Одним из приемов, используемых в создании этих импровизаций, является такой способ рисования, когда берется сразу несколько гелевых ручек, так что получается череда следующих друг за другом линий, начинающих свой разбег, подобно фигуристам в синхронном катании на льду. Эти рисунки образуют мерцающие, вибрирующие формы, как будто живущие в объеме, своего рода 3Д графику, изображающую скрученную в пространстве сетку. Разве что только в этом способе компьютерного рисования рисунки обнаруживают родство с пиксельной техникой, минималистической эстетикой прямого угла, к которой он тяготеет.
Такой уход в сторону от себя, учитывая, что последние годы художник целенаправленно развивает свое творчество в направлении пиксельной графики, живописи, объекта, избрав модулем своей формы пиксель, как кубическую единицу действия, довольно парадоксален. Этот темный хтонический мир форм вырывается пожирающей стихией из-под подчиняющей все цифре, компьютерной графике подобно внезапному бунту ребенка, подростка против мира взрослых с рассчитанной системой координат и ясной грамматикой. В этом убегании-возвращении есть много общего с творчеством его коллег, петербургских художников, практикующих подобный невротический характер письма, апеллирующий ко внутреннему сокровенному опыту. Очевидно также, что сам художник прекрасно осознает возникающие переклички, отсылки и даже известное тождество своих форм с рисунками Влада Кулькова, Ильи Гришаева, Леонида Цхе, Аси Маракулиной. При том, что перед нами виртуозно исполненные графические листы, наполненные бьющей энергией, становящейся на наших глазах живой и ранимой формой, исток которой в органической потребности рисования как обретения свободы.
Важно и другое – выходом через терапию перформативного рисования к тем основаниям формально-пластического языка, за которым видится желание разобраться в самой возможности переноса безотчетных психических состояний в мир чистых отношений линии и пространства, художник открывает себя заново.
Глеб Ершов.

Практика альбомного рисования — для многих ассоциируется с комфортом и уютом, для некоторых же с тревогой и рефлексией.
Большая часть этой серии создавалась в баре «Хроники», куда я приходил по вечерам, чтобы выпить кружку чая, открыть альбом и почиркать картинки, отдохнув от дома и сменив обстановку. Чтобы жизнь не становилась бесконечным домашним днем сурка, я всегда бежал из дома спрятаться от ежедневной тревоги, а рисование с детства спасало меня от нее.
Наследственность — это прямоугольник, одна сторона, которого наследуемые гены, а вторая среда, и в зависимости от этих двух компонентов происходит формирование организма. Депрессия часто связанна со стрессовыми ситуациями в детстве.
Иван Тузов.